Скифы пируют на закате - Страница 42

Вот так! Я – комбат, ты – солдат, получи в гальюн наряд, как говаривал незабвенный майор Звягин! К счастью для Джамаля, нуждавшихся в чистке гальюнов в окрестностях не наблюдалось, и он, слегка ошеломленный, отступил на положенную дистанцию и замер по стойке «смирно».

Кирилл же вытащил из ножен клинок и зашагал к ближайшему дереву. Лезвие катаны поблескивало холодно и успокаивающе; длинная рукоять, обтянутая шершавой кожей, лежала в ладони как влитая. Расширив ноздри, он принюхался, словно гончий пес. Медовый аромат с каждой секундой становился все насыщенней, все крепче, воздух будто бы загустел, превратившись в сладкий опьяняющий сироп; запах уже не бодрил, не возбуждал, а с необоримой силой вгонял в сон. «Ну, сон не смерть, – подумал Кирилл, ускоряя шаги, – дойти бы только до опушки…»

Он все-таки добрался туда и резким взмахом клинка успел срубить толстую прямую ветвь, почти без листьев, со светло-кремовой корой, походившей на нежную девичью кожу. Потом в ушах у него раздался мерный усыпляющий гул, крохотные иголочки кольнули губы и ноздри, глаза застлало дрожащим золотистым маревом – оно колыхалось, словно туман на ветру, и жгло гортань. С хриплым вскриком Кирилл опустился на землю, прополз метр-другой, извиваясь подобно зверю с перешибленным хребтом, потом ткнулся лицом в траву и замер.

Гул смолк, золотистый туман сменила тьма.

Глава 10

Земля, Петербург и другие места, 26 июля 2905 года

Закончив редактировать статью, он заложил в принтер лист бумаги, украшенный в левом верхнем углу причудливым " вензелем – статуэтка догу на фоне колец Сатурна. Рисунок был заключен в правильный пятиугольник, а под ним на русском и английском значилось: "Агентство «Пентаграмма».

Принтер затарахтел. Отбросив со лба темные волнистые волосы, он уставился на ровные строчки, не вчитываясь, не пытаясь понять их смысл. В последние дни, после звонка Синельникова, он выполнял свою работу чисто механически и сейчас не смог бы сказать, о чем говорилось в этой статье – то ли об африканских заклинателях дождя, то ли об очередных эзотерических тайнах Востока, то ли о встречах с йети в канадских лесах или среди снегов Памира. Мысли его вращались совсем в иных сферах.

Он сменил лист и сморщился – хотя дверь в кабинет была прикрыта, сквозь щели тянуло отвратительным запахом табака. В «Пентаграмме» курили все, начиная от молоденькой секретарши и вплоть до маститых литобработчиков, способных выдать двадцать страниц текста за день – разумеется, расправившись при этом с пачкой сигарет. Он понимал, что бороться с этой привычкой бесполезно и что его внезапная аллергия к табачному дыму способна лишь вызвать нежелательные пересуды среди сотрудников. Оставалось только пошире распахивать окно да не слишком часто появляться в общей комнате, где сидели редакторы и литературные «негры».

Принтер с мягким шорохом втянул новый лист.

Ему не хотелось докладывать о том ночном разговоре Рваному – слишком уж это походило на предательство. Намеренное предательство! Все же зла Синельникову он не желал, никак не желал. Впрочем Рваный, наверное, уже в курсе. Рваный или тот, кто подослал к Синельникову атарактов.

Об этой личности, таинственной, как граф Калиостро, ему было известно не многое – скорее домыслы, чем твердо установленные факты. Рваный, поставщик зелья, уважительно звал графа Хозяином и не скупился на леденящие душу подробности; из путаных его речей выходило, что сей Хозяин, обитающий где-то в пригородах, способен вывернуть человека наизнанку, поменяв местами голову и ноги. Это было правдой; он сам видел таких «вывернутых». Жуткое зрелище! Судьба атарактов казалась страшнее смерти.

Но Рваный поминал и других – тех, кто подобно ему попался в капкан дурманного зелья и не имел силы превозмочь искушение. Были среди них Двенадцать Апостолов – Иуда, Петр, Симеон и прочие дружки Рваного, цепные псы, хранившие хозяйский покой; были некие Ксюша, Ася, Михаил, Сергей и Колька-стрелок; были еще десятки, а может, сотни служивших Хозяину верой и правдой за глянцевитые коробочки с золотым листком, за сладкие запахи, таившиеся в невинных баллончиках с дезодорантами и духами. Они не являлись атарактами – пока еще не являлись. Они еще могли думать, могли чувствовать, могли испытывать страх, наслаждение или боль, могли предвидеть неизбежное – то, что ожидало их в конце пути. Но они уже были пленниками, и вряд ли кому-нибудь из них удалось бы вырваться на свободу…

Атаракты! Все они станут атарактами! Как и он сам! Станут покорными воле Хозяина или других Хозяев, пришедших издалека, из тумана, как говорит Синельников…

Он вспомнил о Синельникове и недовольно сморщился.

Впрочем, Петр Ильич – молодец, промелькнуло в голове. На первый раз отбился! Отбился от такой команды! Хоть атаракты, по словам Рваного, обладали замедленной реакцией, силы у каждого было что у быка плюс практическая нечувствительность к боли… А дел-то у них всего ничего: ткнуть в щеку или в ямку под черепом и уложить потерпевшего на асфальт…

Но Синельникова они не взяли! Редкий случай… уникальный, можно сказать. Кто б подумал, что журналист в годах совладает с троицей атарактов! Ну, на первый случай ему повезло, но будет и второй, и третий… Словом, история с продолжением!

Принтер призывно пискнул, и он заложил в каретку чистый лист.

Да, история с продолжением… А Синельников-то, простая душа, сказал: как бы продолжение по тебе не въехало! Уже въехало, Петр Ильич, да еще как!.. Правда, не разрядником по шее, что сразу превращает человека в атаракта, а тоньше, хитрее, изощреннее… Но разве в том суть? «Голд» тоже делает свое дело, и сам он уже на четверть атаракт… или на треть… Как тут измеришь, сколько в тебе еще осталось от того, прежнего…