Скифы пируют на закате - Страница 95

Догал неловко растянул губы в ухмылке.

– Не понимаю, Петр Ильич… Что за бес в тебя вселился9 Что за хозяин? Что за клиенты?

– А такие, – с готовностью пояснил Сарагоса. – Один – явный бандюган со шрамом во всю рожу, другие поприличней на вид", но никого из них ты до позавчерашнего дня в приятелях не числил. В этом я уверен! На все сто уверен, любезный компаньон!

– Ты что же, следил за мной? – пряча взгляд, пробормотал Догал.

– Давай сразу договоримся, Марк: вопросы задаю я. Ты отвечаешь, вот так. Понял, нет?

– Не понял. По какому праву ты собираешься меня допрашивать? Что бы я ни сделал, что бы ни сотворил, то – личное… Личное! И к тебе касательства не имеет!

«Ишь как повернул! – промелькнуло у куратора в голове. – Не имеет, э? Ну, ладно, сейчас разберемся, что к чему!» Он воззрился на красную коробочку, уже совершенно уверенный в том, что Догал видит ее не в первый раз. В секретных органах его компаньон не служил, лицедейскому искусству не обучался, а потому бледность и проступивший на висках пот выдавали его с головой. Вид у Догала был жалкий, но сердце куратора не дрогнуло.

– Значит, личное, говоришь? – в раздумье повторил он. – Возможно, возможно… Всякий тешится, чем может… Только это твое «личное», Марк, очень похоже на предательство.

Догал содрогнулся; по щекам его текли струйки пота, губы прыгали, как у эпилептика.

– Я тебя не предавал, Петр Ильич, – с трудом пробормотал он.

– Ты предал всех нас. Всех!

– Кого – всех?

– Людей. Всех людей!

– Я тебя не понимаю… решительно не понимаю, Петр Ильич… Бред какой-то…

– А я думаю, понимаешь, э? И вот что я тебе скажу, Марк, дорогой мой… – Куратор придвинул к себе трость, обхватил набалдашник в форме тюльпана широкими ладонями и пристроил на них подбородок. – Вот что я тебе скажу… Парни мои со всех сторон – и в этой комнате, и на лестнице, и во дворе, так что никуда ты от нас не денешься. Никуда!

– Парни? Твои парни? Какие парни?

– Племяннички! – рыкнул Сарагоса. – У меня, знаешь ли, чертова прорва племянников, и все косая сажень в плечах вроде него! – Он ткнул пальцем в Скифа. – Так что коли ты не припрятал целый полк в сливном бачке, то дело твое труба. Поговорим еще минут пять, а потом возьмемся за тебя по-настоящему.

Глаза Догала воровато метнулись к красной коробочке. Она лежала на столе между ним и Сарагосой, будто неоспоримое свидетельство предательства; один из них догадывался об этом, другой знал наверняка. И было не столь уж важно, кто предал и кого; пожалуй, эти вопросы интересовали сейчас куратора в последнюю очередь.

Но кто платил за предательство? Кто? И как его найти?

– Возьметесь по-настоящему… – прошептал Догал, подняв взгляд на каменное лицо Сарагосы. – Пытать меня будешь, что ли, Петр Ильич? Объясни!

– Нечего мне объяснять, Марк, – сухо промолвил куратор, вытягивая из кармана кисет. – Объяснять будешь ты!

Он медленно набил трубку, вдыхая терпкие запахи табака и прокуренного, просмоленного дерева, перебивавшие сладкий медовый аромат «голда». Потом стиснул чубук крепкими зубами, огладил коричневую чашечку с острым краем, похожую на изогнувшегося в прыжке дельфина. Эта трубка, одна из самых его любимых, так и называлась – «дельфин». Еще были «катенька», длинная и стройная, как юная красавица, разлапистый «спрут», «пенек», «гнездо» и два десятка других; трубки куратор любил трепетно и нежно. Мысли о них всегда успокаивали его, успокоили и сейчас. Хоть он жалел Догала не больше раздавленного таракана, но сама процедура выбивания сведений была неприятной – столь же неприятной, как всякое насилие. К нему надлежало подготовиться, собрав нервы в кулак.

Чиркнула зажигалка, и к потолку взвилось сизое кольцо. Одно, другое, третье… Куратор заметил, что Догал следит за этими дымными арабесками как зачарованный; губы его посерели, а щеки, и без того бледные, сделались белей свежевыпавшего снега. Вдруг он словно бы очнулся; в глазах промелькнул ужас, лицо сморщилось в какой-то жуткой гримасе, зубы лязгнули, точно компаньон получил сокрушительный удар под челюсть. Потом из горла его вырвался хрип:

– Т-ты… хрр… т-ты что д-делаешь?.. Что? Брови Сарагосы взметнулись вверх.

– Да вот раскурю трубку и прижгу тебе задницу, – не без издевки пообещал он. – А племянничек мой посодействует… чтоб ты, значит, не дергался.

– Хрр… н-не надо… н-не надо…

Куратор, удивленный, привстал. Глаза Догала закатились, на брюках начало расплываться мокрое пятно, и в ароматы табака и «голда» внезапно вклинился резкий запах мочи. «Что это с ним? – мелькнула мысль. – Приступ? Эпилептический припадок? Только что был жив-здоров, хоть и бледноват… сидел да торговался, тянул время, финтил, выкручивался так и этак, и вдруг – приступ! Как у черта от святой воды! С чего бы?»

Заметив краешком глаза, как напрягся Скиф, куратор махнул ему рукой: сиди, мол, не вмешивайся! С Догалом происходило что-то странное, что-то необъяснимое, в чем полагалось разобраться немедля, но помощь «племянника» тут, пожалуй, была не нужна. Сарагоса поднялся, обогнул стол и, попыхивая трубкой, сверху вниз глянул в помертвевшее лицо компаньона. Сизый дымок струился вверх, к потолку, образуя миниатюрные подобия перистых облачков – полупрозрачных, как матовая калька, невесомых, безобидных… Но в зрачках Догала стыл такой ужас, будто здесь, в его комнате, расплывался смертоносный гриб ядерного взрыва.

– Н-не надо… – опять прохрипел он, слабо отмахиваясь рукой. – Н-не надо…

– Что не надо? – Сарагоса склонился к нему. – Прижигать не надо? Беспокоишься за свою задницу?