Скифы пируют на закате - Страница 99

– Если внушение очень сильное, оно ломает некий барьер сопротивляемости, разный у разных людей. За ним – полная или частичная психическая трансформация. Человек внешне остается человеком, но временами – или всегда – воображает себя волком, кровожадным волком, и ведет себя как волк. В часы затмения он зверь, понимаешь? Зверь! Вот тебе и оборотень, Кирилл. Вампир, вервольф, вурдалак!

– Граф Дракула, – подсказал Сентябрь.

– Ну, не волки же подбросили Пал Нилычу… – начал Скиф и осекся. Пожалуй, слова эти были лишними; откуда он ведал, положено или не положено прочим инструкторам знать про красную коробочку?

Но Сарагоса лишь кивнул массивной головой.

– Не волки, разумеется! Другого сорта были оборотни… Зомби, или эти… атаракты, как их Догал называет! Ну, ничего – Шеф пристукнул, огромным кулаком по колену. – Ничего! Туман: редеет, племяннички!

«Про какой это он туман?» – мелькнуло у Скифа в голове, но Пал Нилыч, опять повернувшись к нему, спросил:

– Ну, а что думаешь про Догала? Про усатого моего знакомца?

С ответом Скиф помедлил. Что, в самом деле, мог он думать про Догала? Наркоман… Наркоман, испробовавший какого-то нового и особо гадкого зелья… Возможно, доставленного прямиком из Амм Хаммата. Почему бы и нет? Граф Калиостро, таинственный Догалов Хозяин, мог оказаться вторым Доктором, ибо редкие вещи в мире существуют в единственном числе; выходит, и странный дар красноглазого экстрасенса монополией в принципе не был.

Но мысли эти Скиф затаил про себя, а вслух произнес:

– Крутовато вы с ним обошлись, Пал Нилыч… Круто! Больной ведь человек…

– Был человек, да, похоже, весь вышел, – отрезал Сарагоса, вперив в Скифа пронзительный взгляд. – Ты ведь не думаешь, парень, что я бандит? Что все мы здесь уголовники и рэкетиры, э? И что служишь ты не в добропорядочной медицинской фирме, а у каких-нибудь «тамбовцев» или «казанцев»?

Смешливый Сентябрь снова фыркнул, а Скиф благоразумно промолчал. Но вопросы шефа вроде бы и не требовали никаких ответов, так что тишина, воцарившаяся в просторном салоне «Лексуса», казалась вполне естественной, без тени напряженности или недоверия. Чуть слышно урчал мотор, обтекаемый приземистый корпус слидера скользил над асфальтом подобно призраку, всплывшему из невских туманов, мерцал на небе остроконечный месяц… Белая питерская ночь была прекрасна, но Скифа вдруг охватила тоска по другим небесам, по тем, на которых кружили в хороводе три луны, играя в прятки среди облаков и ярких чужих звезд с неведомыми странными именами.

«Сийя, Сийя! – подумал он. – Скоро! Скоро я вернусь к тебе!»

Глава 20

Земля, разные места, начало августа 2005 года

Доктор Хорчанский плотно притворил дверь своего крохотного кабинетика, затем, с минуту поколебавшись, запер ее на ключ. Пожалуй, эта предосторожность была излишней. Его дежурство закончилось, и в ближайшие двадцать четыре часа он мог находиться где угодно – в своей городской квартире, на даче или тут, в клинике. Однако привычка к пунктуальности победила. Двенадцать лет доктор Хорчанский занимался весьма неприятными патологиями, и среди людей, которых ему доводилось лечить, были всякие, в том числе и довольно агрессивные, с коими приходилось держаться начеку. Это приучило его к осторожности.

Постояв в раздумье у своей рабочей конторки, он обогнул ее, с трудом протиснувшись между краем стола и шкафом, и сел. Креслами и стульями он не пользовался, предпочитая тому и другому высокий медицинский табурет, который позволял с комфортом расположить локти на столе, а это, в свою очередь, являлось немалым удобством, когда он делал записи или работал с больничным терминалом, стоявшим на конторке слева. Но сейчас терминал был выключен и на столе не лежало ничего лишнего – ни распечаток с историями болезней, ни блокнота с заметками, ни диктофона. Обозрев ровную поверхность под толстым стеклом, доктор Хорчанский сдул с нее невидимую пылинку, затем опустил руку в карман белоснежного накрахмаленного халата и тут же вытащил ее На ладони доктора лежала ярко-красная коробочка с золотым листком в овале из маленьких блестящих звезд, чуть ниже сверкала надпись, тоже выполненная золотом, – «Gold». Слово это не ассоциировалось у Хорчанского с чем-либо знакомым – ни с маркой сигарет, ни с названием медицинского препарата; «голд» – и больше ничего.

Он положил алую пачку посередине стола и посмотрел на нее, склонив голову сначала к правому плечу, потом – к левому. Четыре такие же пачки он передал следователю Томской горпрокуратуры с неделю назад – почти такие же. Те были измятыми и надорванными, а эта алела свежими красками утренней зари, сияла золотой надписью, красовалась колечком голубоватых звездочек… На ней даже сохранился целлофан! Но главное заключалось в другом: она не была пустой.

Конечно, и не набитой битком – в ней сохранились лишь три белых цилиндрика, похожих на обычные сигареты. Фильтров у них не было, но каждый заканчивался небольшим пластмассовым мундштучком, не позволявшим табачным крошкам лезть в рот. Однако начинка этих непонятных изделий имела к табаку лишь самое отдаленное отношение: она была плотней, иначе пахла и видом своим напоминала мелко искрошенный чайный лист.

Эту пачку с тремя «сигаретами» Хорчанский обнаружил у очередного пострадавшего, которого привезли в клинику утром – и, как всегда, в бессознательном состоянии. В отличие от постояльцев-бомжей новый пациент, нестарый еще мужчина, был хорошо одет и относительно чист, с аккуратно подрезанными ногтями и щеголеватыми усиками щеточкой. Впрочем, соблюдение правил гигиены ему не помогло; попав на больничную койку, он скончался спустя пару часов. Симптомы были уже привычными – отсутствие реакции на свет, замирающий пульс, одеревеневшие мышцы, полная нечувствительность к боли, афазия, кома… Но прежние больные продержались на внутривенном питании хотя бы несколько дней, а этот угас почти сразу. Разумеется, он не мог ничего сказать, ничего объяснить.